Это вообще законно?
Просто небольшая зарисовка. Ее спонсоры: моя нежно любимая ~ Golondrina ~, "Pandora Hearts" и Fox Amoore.
Лавка куколЭта лавка как будто выпала из времени и пространства. Как бы не менялся мир, она все время была здесь и сейчас; жители соседних домов не помнили, когда же ее не существовало. Казалось, колокольчик на двери звонил еще для Адама и Евы и будет звонить бесконечно долго. Люди привыкли к лавке и вряд ли бы смогли жить, не будь ее на этом месте в один прекрасный день.
В этой лавке всегда пахнет клеем и сиренью, на частых стрельчатых окошках с фиолетовыми занавесками сидят игрушки, а на козырьке крыши преют прошлогодние листья; в небольшом помещении тепло и уютно. У всех возникает ощущение антикварности места. И каждый, абсолютно каждый, когда входит, первым делом смотрит на похожие на мельницу часы, а потом замечает, что под определенным углом они напоминают сторукого великана. В старом паркетном полу не хватает парочки-троечки дощечек, всегда в новых местах. Около входа висит «Постоянство времени», а рядом картина кого-то из малых Голландцев. И кругом – на комоде, настенных полочках, шкафах, на грядушках кресел - сидят разномастные игрушки. Их нельзя назвать красивыми или даже милыми, такие не выставят в крупных магазинах, потому что на фоне пышных произведений искусства они будут выглядеть бедно и почти наверняка портить престиж заведения. Но чем-то игрушки определенно очаровывали. Казалось, у каждой была какая-то изюминка, отличавшая ее от остальных. Особо выделялись куклы. При взгляде на них становилось жутко: они как будто наблюдали и ждали чего-то. Особенно фарфоровые, в опрятных платьицах и аккуратных туфельках. Они улыбались всем, кто звонил дверным колокольчиком, иногда будто бы тянули к ним хрупкие ручки.
В углу же, освещенный ночниками, притаился прилавок. На нем тоже сидели игрушки, но совершенно иные. Здесь как будто собрались изгои и лидеры плюшево-фарфорового общества. Особенно выделялась Коломбина в лоскутном пышном платье, с озорной милой улыбкой; рядом покоилась маска чумного доктора; с края прилавка всегда свешивался сиреневый плащ.
Не сразу за этим замечался хозяин лавки. Он сам был похож на одну из кукол: невозможно бледный, стройный и с внимательными фосфорно-голубыми глазами. Будто пытаясь компенсировать альбинизм, он одевался вызывающе ярко: в нежно розовую рубашку с короткими рукавами, фиолетовую жилетку с сиреневым шейным платком, в фиолетовые же узкие штаны, из карманов которых неизменно торчали нитки, и белые мокасины; левую руку почти до самого локтя обхватывали фенечки и браслеты. Хозяин был необычен и тем, что с каждым годом его похожие на пух волосы становились все длиннее и длиннее. Многие видели, как он ласково, любовно вырезал новые игрушки, искалывая и изрезая пальцы в кровь, но неизменно улыбаясь. Хозяин был настолько же странен, насколько была странной вся лавка. Он всегда знал соседей по именам, даже если те видели его впервые, улыбался, раз в неделю приглашал кого-нибудь к себе на чай, просто так дарил детям куклы, смеялся и подначивал. Однако имени его никто не знал (а люди уверены, что у каждого оно должно быть), поэтому в народе был прозван Шутником или Кукольником.
Единственной, с кем дружил Шутник, была дама по прозвищу Сехмет. Она приходила в лавку либо в полуденный зной, либо поздним вечером, и в зависимости от времени была разной. Днем Сехмет выглядела строгой, бледной, неспешной блондинкой в белом и голубом. Она чинно шла по улице, выбивая каблуками четкий ритм, и величественно кивала на робкие приветствия. Дневную даму уважали, но побаивались. Вечерняя же была насмешливой, стремительной брюнеткой с хитрым цепким взглядом. Ее сторонились, опасаясь получить удар в спину кинжалом, который неизменно висел у нее на бедре. Как только Сехмет поворачивала из-за угла, Кукольник выходил под козырек и махал ей. Тогда соседские дети выбегали на улицу и во все глаза смотрели на прекрасную даму. Иногда она останавливалась перед кем-нибудь из них и гладила по голове. Счастливчика тут же окружала завидующая толпа друзей и долго выискивала причину, почему Сехмет обратила внимание именно на него. Говорят, она приносила Шутнику украшения для игрушек.
Раз в несколько поколений кто-то из местных детей сдруживался с хозяином лавки. Имени отличившегося не знали, но если бы родители внезапно обнаружили, что их ребенок сблизился с Кукольником, то непременно бы наказали, а то и вовсе уехали: соседом он был хорошим, но человеком абсолютно неизвестным. Кто знает, как этот чудак повлияет на детский неокрепший ум! Говорят, маленький друг Шутника получал от него любую игрушку, какую только пожелает (но в это верили примерно так же, как и в то, что ночью они оживают), а такие вольности могут разбаловать любого ребенка.
А еще через три дома от лавки жила старушка Марионетта, пекущая для Кукольника пироги с творогом и клубникой. И, разумеется, она знала множество разных историй. Едва завидев ее, собиравшую с грядок у дома ягоды, дети сбегались шумной толпой:
- Бабушка Марионетта, бабушка Марионетта, расскажи сказку!
Она разгиналась, стряхивала с рук паутину, строго грозила детворе пальцем, но затем неизменно улыбалась и соглашалась. Предводитель компании выходил вперед, провожал старушку до крыльца и садился; только после этого к сказочнице подтягивались остальные. Бабушка Марионетта приносила каждому по кусочку пирога, тяжело опускалась на крыльцо и принималась за сказ. Иногда вместе с пирогами она выносила марионеток, и тогда восторженная детвора смотрела театр кукол. Бабушка Марионетта управлялась с ними лучше любого артиста. В ее руках герои историй оживали, наполнялись новым смыслом, и каждый ребенок мечтал научиться творить такие же чудеса.
- Не могу я тебя научить, - говорила она всякому, кто подходил к ней с подобной просьбой. – Если Господь Бог не наделил, то я не могу. А если так хочешь, то ты пойди да попроси Кукольника.
Но смельчак только вздыхал и с благодарностью уходил к остальным. Дети тепло прощались со старушкой и убегали на ужин, где получали нагоняй за позднее возвращение. За общение с ней родители никогда не ругали, потому что помнили, как сами бегали поесть вкусных пирогов и послушать чудесные сказки.
Вечер тридцать первого октября для всей улицы был особенно важен. В этот день лавка не работала, дневная Сехмет приходила поздно вечером, а бабушка Марионетта несла Шутнику не пироги, а овощи и жареного лебедя. Они собирались у камина, праздновали и разговаривали. С ними не спали соседи, и дело было не в том, что в окнах лавки танцевали огненные тени, и совершенно не в том, что было шумно (как раз наоборот). Просто все знали, что в полночь двери распахнутся для желающих, и начнется невероятное представление. Любой мог прийти в гости к Шутнику и насладиться театром кукол в исполнении трех искусным мастеров. Для этой особенной ночи шились новые, красивые марионетки и придумывались новые истории. Трио выступало перед благодарной публикой, как не выступает ни одна труппа. Шутник управлял шутами и королями – его любили пожилые люди, Сехмет оживляла предприимчивых молодых возлюбленных и судей – к ней с большой симпатией относились взрослые, бабушка Марионетта с удовольствием управлялась со слугами и больше обычного радовала детей; каждому, кто смотрел представление, казалось, что нет ничего, кроме «здесь» и «сейчас», и домов за окном, и часы остановились. Когда же с рассветом все заканчивалось, под строгим взглядом Сехмет зрители расходились, но непременно получали порцию улыбок от Кукольника и что-нибудь вкусное от бабушки Марионетты.
Так есть из года в год, неизменно и незыблемо, как само время и пространство: все тот же колокольчик, те же шторы, те же улыбки и шутки хозяина, те же посетители, те же пироги и те же слухи. Из поколения в поколение соседи будут покупать игрушки у Кукольника, уважать и побаиваться дневную и вечернюю Сехмет, бегать к бабушке Марионетте за новыми историями, а в ночь с тридцать первое на первое приходить на представления. Люди привыкли к лавке и вряд ли бы смогли жить, не будь ее на этом месте в один прекрасный день.
Лавка куколЭта лавка как будто выпала из времени и пространства. Как бы не менялся мир, она все время была здесь и сейчас; жители соседних домов не помнили, когда же ее не существовало. Казалось, колокольчик на двери звонил еще для Адама и Евы и будет звонить бесконечно долго. Люди привыкли к лавке и вряд ли бы смогли жить, не будь ее на этом месте в один прекрасный день.
В этой лавке всегда пахнет клеем и сиренью, на частых стрельчатых окошках с фиолетовыми занавесками сидят игрушки, а на козырьке крыши преют прошлогодние листья; в небольшом помещении тепло и уютно. У всех возникает ощущение антикварности места. И каждый, абсолютно каждый, когда входит, первым делом смотрит на похожие на мельницу часы, а потом замечает, что под определенным углом они напоминают сторукого великана. В старом паркетном полу не хватает парочки-троечки дощечек, всегда в новых местах. Около входа висит «Постоянство времени», а рядом картина кого-то из малых Голландцев. И кругом – на комоде, настенных полочках, шкафах, на грядушках кресел - сидят разномастные игрушки. Их нельзя назвать красивыми или даже милыми, такие не выставят в крупных магазинах, потому что на фоне пышных произведений искусства они будут выглядеть бедно и почти наверняка портить престиж заведения. Но чем-то игрушки определенно очаровывали. Казалось, у каждой была какая-то изюминка, отличавшая ее от остальных. Особо выделялись куклы. При взгляде на них становилось жутко: они как будто наблюдали и ждали чего-то. Особенно фарфоровые, в опрятных платьицах и аккуратных туфельках. Они улыбались всем, кто звонил дверным колокольчиком, иногда будто бы тянули к ним хрупкие ручки.
В углу же, освещенный ночниками, притаился прилавок. На нем тоже сидели игрушки, но совершенно иные. Здесь как будто собрались изгои и лидеры плюшево-фарфорового общества. Особенно выделялась Коломбина в лоскутном пышном платье, с озорной милой улыбкой; рядом покоилась маска чумного доктора; с края прилавка всегда свешивался сиреневый плащ.
Не сразу за этим замечался хозяин лавки. Он сам был похож на одну из кукол: невозможно бледный, стройный и с внимательными фосфорно-голубыми глазами. Будто пытаясь компенсировать альбинизм, он одевался вызывающе ярко: в нежно розовую рубашку с короткими рукавами, фиолетовую жилетку с сиреневым шейным платком, в фиолетовые же узкие штаны, из карманов которых неизменно торчали нитки, и белые мокасины; левую руку почти до самого локтя обхватывали фенечки и браслеты. Хозяин был необычен и тем, что с каждым годом его похожие на пух волосы становились все длиннее и длиннее. Многие видели, как он ласково, любовно вырезал новые игрушки, искалывая и изрезая пальцы в кровь, но неизменно улыбаясь. Хозяин был настолько же странен, насколько была странной вся лавка. Он всегда знал соседей по именам, даже если те видели его впервые, улыбался, раз в неделю приглашал кого-нибудь к себе на чай, просто так дарил детям куклы, смеялся и подначивал. Однако имени его никто не знал (а люди уверены, что у каждого оно должно быть), поэтому в народе был прозван Шутником или Кукольником.
Единственной, с кем дружил Шутник, была дама по прозвищу Сехмет. Она приходила в лавку либо в полуденный зной, либо поздним вечером, и в зависимости от времени была разной. Днем Сехмет выглядела строгой, бледной, неспешной блондинкой в белом и голубом. Она чинно шла по улице, выбивая каблуками четкий ритм, и величественно кивала на робкие приветствия. Дневную даму уважали, но побаивались. Вечерняя же была насмешливой, стремительной брюнеткой с хитрым цепким взглядом. Ее сторонились, опасаясь получить удар в спину кинжалом, который неизменно висел у нее на бедре. Как только Сехмет поворачивала из-за угла, Кукольник выходил под козырек и махал ей. Тогда соседские дети выбегали на улицу и во все глаза смотрели на прекрасную даму. Иногда она останавливалась перед кем-нибудь из них и гладила по голове. Счастливчика тут же окружала завидующая толпа друзей и долго выискивала причину, почему Сехмет обратила внимание именно на него. Говорят, она приносила Шутнику украшения для игрушек.
Раз в несколько поколений кто-то из местных детей сдруживался с хозяином лавки. Имени отличившегося не знали, но если бы родители внезапно обнаружили, что их ребенок сблизился с Кукольником, то непременно бы наказали, а то и вовсе уехали: соседом он был хорошим, но человеком абсолютно неизвестным. Кто знает, как этот чудак повлияет на детский неокрепший ум! Говорят, маленький друг Шутника получал от него любую игрушку, какую только пожелает (но в это верили примерно так же, как и в то, что ночью они оживают), а такие вольности могут разбаловать любого ребенка.
А еще через три дома от лавки жила старушка Марионетта, пекущая для Кукольника пироги с творогом и клубникой. И, разумеется, она знала множество разных историй. Едва завидев ее, собиравшую с грядок у дома ягоды, дети сбегались шумной толпой:
- Бабушка Марионетта, бабушка Марионетта, расскажи сказку!
Она разгиналась, стряхивала с рук паутину, строго грозила детворе пальцем, но затем неизменно улыбалась и соглашалась. Предводитель компании выходил вперед, провожал старушку до крыльца и садился; только после этого к сказочнице подтягивались остальные. Бабушка Марионетта приносила каждому по кусочку пирога, тяжело опускалась на крыльцо и принималась за сказ. Иногда вместе с пирогами она выносила марионеток, и тогда восторженная детвора смотрела театр кукол. Бабушка Марионетта управлялась с ними лучше любого артиста. В ее руках герои историй оживали, наполнялись новым смыслом, и каждый ребенок мечтал научиться творить такие же чудеса.
- Не могу я тебя научить, - говорила она всякому, кто подходил к ней с подобной просьбой. – Если Господь Бог не наделил, то я не могу. А если так хочешь, то ты пойди да попроси Кукольника.
Но смельчак только вздыхал и с благодарностью уходил к остальным. Дети тепло прощались со старушкой и убегали на ужин, где получали нагоняй за позднее возвращение. За общение с ней родители никогда не ругали, потому что помнили, как сами бегали поесть вкусных пирогов и послушать чудесные сказки.
Вечер тридцать первого октября для всей улицы был особенно важен. В этот день лавка не работала, дневная Сехмет приходила поздно вечером, а бабушка Марионетта несла Шутнику не пироги, а овощи и жареного лебедя. Они собирались у камина, праздновали и разговаривали. С ними не спали соседи, и дело было не в том, что в окнах лавки танцевали огненные тени, и совершенно не в том, что было шумно (как раз наоборот). Просто все знали, что в полночь двери распахнутся для желающих, и начнется невероятное представление. Любой мог прийти в гости к Шутнику и насладиться театром кукол в исполнении трех искусным мастеров. Для этой особенной ночи шились новые, красивые марионетки и придумывались новые истории. Трио выступало перед благодарной публикой, как не выступает ни одна труппа. Шутник управлял шутами и королями – его любили пожилые люди, Сехмет оживляла предприимчивых молодых возлюбленных и судей – к ней с большой симпатией относились взрослые, бабушка Марионетта с удовольствием управлялась со слугами и больше обычного радовала детей; каждому, кто смотрел представление, казалось, что нет ничего, кроме «здесь» и «сейчас», и домов за окном, и часы остановились. Когда же с рассветом все заканчивалось, под строгим взглядом Сехмет зрители расходились, но непременно получали порцию улыбок от Кукольника и что-нибудь вкусное от бабушки Марионетты.
Так есть из года в год, неизменно и незыблемо, как само время и пространство: все тот же колокольчик, те же шторы, те же улыбки и шутки хозяина, те же посетители, те же пироги и те же слухи. Из поколения в поколение соседи будут покупать игрушки у Кукольника, уважать и побаиваться дневную и вечернюю Сехмет, бегать к бабушке Марионетте за новыми историями, а в ночь с тридцать первое на первое приходить на представления. Люди привыкли к лавке и вряд ли бы смогли жить, не будь ее на этом месте в один прекрасный день.
@музыка: Fox Amoore – The Secret World
@темы: судороги души
-
-
21.08.2014 в 15:17Здорово. Что-то до боли знакомое и странное...
Здорово, что зарисовка полна запахами.
Спасибо.